Борис Клюев: любовь к классике

Борис Клюев: «Я стараюсь играть и жить так, чтобы мама сказала: Это – красиво!»

Зрители сериала «Воронины» наслаждаются игрой артиста Бориса Клюева в роли семейного деспота и эгоиста Николая. А зрители Малого театра получают колоссальное удовольствие от игры актера Бориса Клюева в «Мольере» и «Пиковой даме».

Конечно, такое перевоплощение доступно лишь профессионалам высочайшего уровня. Хотя из беседы с актером мы  узнали, что больше ему нравится играть классику. На вопрос «почему» он отве­тил: «Этим я обязан маме, армии, театру и своей внешности».

Борис Владимирович, вы откроете нам секрет своей любви к классике?

Моя мама очень любила искусство. Она работала бухгалтером в Доме композиторов. И ее знакомые педагоги снабжали нас билетами в разные театры. Поэтому мы постоянно ходили на концерты в опер­ную студию, консерваторию, драматические теат­ры, любили оперетту. И мама всегда говорила так: «Это — красиво!» Так что я вырос на классических постановках, впитал их каноны с детства. А в армии прочел много зарубежной и русской литературы. Всего Эмиля Золя (буквально проглотил его двадцатитомную эпопею «Ругон-Маккарры»), все книги Леона Фейхтвангера, Эрнеста Хемингу­эя, русскую литературу. Это клад, который ос­тался со мной на всю жизнь.

Но как, интересно, можно ощущать время, в ко­тором вы не жили?

Не важно, в какое время живешь: классика вечна. Модный литературный мусор уходит, а она остается. Кроме того, мне повезло с вне­шностью. Для колхозных деятелей я лицом не вышел. А вот классические персонажи — мое амплуа. Вся моя театральная закваска прошла на классике, начиная со спектакля «Гроза», который поставил в Малом леген­дарный Борис Андреевич Бабочкин во вре­мя его последней работы в театре. И закан­чивая современной постановкой «На всяко­го мудреца довольно простоты», где один из героев так и говорит: «Ни мы не знаем, куда идем, ни те, которые нас ведут». Разве это не современно? Актер может расти, только играя классику.

С вами сложно не согласиться. Особенно если вспомнить, каким умным у вас получился генерал МВД Колесников в фильме «На углу, у Патриарших». Обычно на наших экранах такие герои довольно простоваты. Это тоже ваш высокий профессиональный уровень помог?

Не только. Еще и хороший консультант — на­чальник оперативной части Владимир Коло­кольцев — человек умный, толковый и поря­дочный. Теперь Владимир Александрович — министр МВД, а когда мы снимали фильм, он был майором. Общаясь с ним, я сделал вывод, что тупые типажи из органов, которых нам на­вязывают с экранов, — это глупость. Здесь боль­ше сообразительных людей. Поэтому мои опе­ративники, фээсбэшники, кагэбэшники всегда умны, знают, чего хотят и как этого добиться.

А откуда у вас страсть к перевоплощению? В ка­кой семье вы выросли?

Моя мама Валентина Семеновна и отец Влади­мир Федорович были простыми служащими. Но у папы был талант актера, и он стал, как тогда это называлось, «работником искусств». Так что его гены на мне, конечно, сказались. Но мама рано осталась вдовой, когда мне бы­ло четыре года. Поэтому отец не смог научить меня своей профессии.

Так что выбору призвания я обязан участию в школьном театре и его руководителю Клав­дии Михайловне Половиковой. Она поста­вила спектакль «Чертова мельница», в кото­ром я сыграл черта первого разряда Люциуса. И у меня так удачно получилось, что решил: буду актером. Но тут на моем пути встала мама. Разразился скандал! Она хотела, чтобы я полу­чил техническую специальность. Однако я на­стоял на своем и поступил в Театральное учи­лище им. М.С. Щепкина.

Ваше детство пришлось на послевоенную пору — тогда всем было трудно. А чем для вас особенно?

Так как я рос без отца, то мужские качества во мне сформировали хулиганы из мужской шко­лы. Здесь было много ребят из плохих семей, которые подолгу сидели в одном классе. И по­рой с нами, 12-летними мальчишками, учились 16-летние парни. Они устанавливали свои суро­вые правила. Помню, как один здоровый пере­росток постоянно терроризировал меня — ну не нравился я ему. Сколько шишек, тумаков, боли я испытал в школе в драках с пацанами — не счесть! Это и стало для меня нелегким испытанием.

 Боже мой, так можно было и самому озлобить­ся. А ведь школьные годы — чудесные, светлые, пора детства, юности. Неужели ничего хорошего не было?

Было, когда нас соединили с женской школой. Тогда я впервые влюбился. В соседку по пар­те — Зою Ампилогову. Она мне и просто так нравилась. А уж когда на уроке физкультуры она сделала шпагат, то мое сердце было совсем покорено. Настолько, что от глубины чувств я вырезал на парте сердце, пронзенное стрелой. За что мне вкатили выговор. Потом Зоя перешла в другую школу и наши пути разошлись. А еще светлые и ве­селые воспоминания связаны с ту­ристическим лагерем под Ватутин­ками. Туда мы с классом выезжали каждое лето.

Романтика — походы, песни у костра…

Это само собой. Но чаще я вспоминаю наши набеги на блиндаж, где хранилась еда. Это — сказки Венского леса! После войны нам, маль­чишкам из бедных семей, постоянно хотелось есть. Той порции, которую мы получали, катас­трофически не хватало. Поэтому больше всего мы любили дежурить по лагерю ночью. Проявляя незаурядную смекалку, вскрывали блиндаж с едой, чтобы наесться до отвала. Так как он закрывался увесистым амбарным замком, то и думать было нечего, чтобы его открыть. По­этому мы снимали дверь с петель. В те времена очень дешево стоила красная икра. И в лагерь ее привозили бочонками. Боясь оставить следы, мы осторожно открывали крышку, снимали икру ножом по окружности, намазывали на буханки хлеба и наедались досыта. Ни разу не попались!

Бывали и смешные случаи. Мы часто ездили за продуктами на базу, помогали грузить, а за это нам давали хлеб, если он был надрезан. Од­нажды везли в лагерь бочонок сметаны. Хо­тели попробовать, а взять нечем — ложек нет. Один мальчишка решил слизать языком, чтобы поверхность оста­лась ровной и нас не заподозрили. Только наклонился, как вдруг маши­на попала в яму. И он лицом в смета­ну — хлоп! Он встал, а мы в лежку от хохота — все лицо в сметане!

Судя по сложным обстоятельствам, вы, наверно, рано стали самостоя­тельным?

Я всегда стеснялся своих штопаных-перештопанных штанов, куртки, которую мне мама пе­решила из дядькиной гимнастерки и которую я носил несколько лет. Поэтому деньги начал зарабатывать рано. В 13 лет уже разгружал ва­гоны в Голицыно, где жила моя бабушка. Де­ньги отдавал маме, но они уходили на еду. А в 16 лет я летом пошел работать на стройку. Бу­рил фундамент, ходил с шагомером. И заработал большие, по тем временам, деньги. Помню, ког­да я принес их маме, она заплакала. А я впервые в жизни узнал, что такое хорошая одежда. Мне купили гэдээровский костюм, в котором я щего­лял на выпускном вечере, ботинки и плащ.

Сейчас вы преподаете в Училище им. М.С. Щеп­кина и делаете, цитирую вас, «лебедей из гад­ких утят». А как вы сами там учились?

Учился легко. Из всех предметов мне только ис­тория КПСС не давалась. Я ее четыре раза пе­ресдавал, а на пятый с тремя такими же обал­дуями списал. Преподаватель понял, что мы не сдадим, и ушел из класса во время экзаме­на. В училище мне пришлось учиться дважды. После первого курса меня на три года забрали в армию. Зато после армии я уже был отлични­ком и учился на повышенную стипендию.

Обычно в школе и институте формируется наше мировоззрение. И этому часто способствуют лю­бимые авторы и их книги. С кем ваше «сердце бьется в унисон»?

С Эрнестом Хемингуэем. В моем Іросі хранятся все его произведения. В свободное время я от­крываю их на любой странице и моментально погружаюсь в чтение, забывая обо всем. Это абсолютно мой мир. Я не знаю почему. Мо­жет, потому, что он тоже Рак по знаку зоди­ака, и я мыслю так же, как он, все понимаю, любую мысль читаю между строк. Мы с ним на одной волне.

А вы не пробовали озвучивать его книги? Ду­маю, и вы, и слушатели получили бы удоволь­ствие.

Единственные произведения, которые я озву­чил, — это сказки Джанни Родари. С этой за­писью получилась интересная история. Когда я был маленьким мальчиком, у нас в доме на стене висел черный бумажный круг — радио. И каждый день в 10 утра начинались литера­турные чтения. Я садился и с упоением слушал. Больше всего мне запомнилось, как Ростислав Плятт читал сказки Джанни Родари. Я тут же чудесным образом попадал в чер­ную тарелку и переставал замечать все вокруг.

А однажды, когда я уже стал извес­тным актером, мне позвонили с ра­дио «Маяк» и попросили записать сказки Джанни Родари. Деньги пла­тили небольшие. Но я вспомнил, как сам слушал их в детстве, и по­думал: «А вдруг такой же мальчиш­ка, как когда-то я, где-нибудь в глу­бинке послушает меня? И ему будет так же хорошо». И я согласился. Так мы записали целую книгу. И неожиданно получили такой хороший резонанс, что запи­сали вторую. Более того, коллеги и друзья ста­ли звонить мне и благодарить за доставленную радость. Так им понравилось слушать сказки своего детства в моем исполнении. Вот так связь протянулась через поколения.

Почему из всех московских театров вы выбрали именно Малый?

На четвертом курсе я в нем часто подрабаты­вал в массовках. Но работать я хотел в Театре Моссовета. Там был великолепный состав: ре­жиссер Юрий Завадский, актеры Геннадий Не­красов, Ростислав Плятт, Геннадий Бортников, Маргарита Терехова. Когда я окончил учили­ще, в Театре Моссовета умер актер Вадим Бероев — знаменитый майор Вихрь. И меня хоте­ли взять на его место. Я был горд этим и очень хотел туда попасть. Но вдруг получил пригла­шение в Малый театр. И я засомневался. Помню, в Театре Моссовета был режиссер и актер Юрий Зубков. И он мне сказал: «Тебя берут в Малый театр, а ты хочешь идти в Мос­совета? Ты что, с ума сошел? Малый — импера­торский театр, лучший театр России. Даже не думай. Это настоящее счастье». Я решил, что это судьба и нужно идти. И пошел.

Сейчас не жалеете?

Ну что вы! Я сразу же попал в родную стихию, на­чиная с первой роли архитектора Сергея Синицы- на в спектакле Константина Симонова «Так и бу­дет». Тогда пресса написала: «Увидели трех новых лиц: Романа Филиппова, Зину Андрееву и Бориса Клюева. Они ансамбля не испортили!» Это была хвалебная рецензия! После этого я прошел боль­шой путь в Малом и здесь состоялся. Сейчас одна из моих лучших ролей — король Людовик в спек­такле «Кабала святош» Михаила Булгакова. За нее я получил премию «Театрал», что очень при­ятно. Людовик, сыгранный мною, получился ум­ным, с тонкой иронией. Особенно хорошо зрите­ли реагируют на сцену разговора короля с Моль­ером, она всегда вызывает смех в зале. Я люблю гримерку, театр, мне нравится бро­дить по его коридорам, когда вся труппа в от­пуске и вокруг пусто. В этот момент можно пус­тить фантазию куда-то очень далеко, вспоми- : ная игравших в прежние годы актеров, думать, о чем они мечтали, как они нам теперь помо- : гают. В театре царит добрая аура. Даже Ири­на Муравьева, которая, уходя из Театра Мос­совета, хотела завершить актерскую карьеру, придя к нам, расцвела и продолжает радовать зрителей своим талантом.

Борис Владимирович, что вы больше всего це­ните в человеческих отношениях?

Дружбу. Я очень люблю друзей детства и юнос­ти. Это отдельная тема, которая меня всегда удивляет. Как будто мы с ними одно целое. Странно, но они мне порой роднее, чем род­ня. Мой друг Евгений — по образованию ар­хитектор — помог построить дачу, спроектиро­вал ее, следил за строительством. А другой мой товарищ — тоже Евгений — известный хирург. Еще один друг, Михаил Шабров, — мой одно­классник, с которым мы вместе играли в дра­матическом кружке. Его все знают по песням: «Лаванда», «Луна, Луна». Я знаю, что в слож­ный момент они всегда будут рядом со мной. С Валерием Носиком нас связывала тесная дружба и творчество. За пять лет мы объезди­ли весь Советский Союз с концертом «И в те­атре, и в кино». Валерка — маленький, а я боль­шой. И нас очень хорошо принимали: «Ой, Но­сик, ой, Клюев приехал!»

А что он был за человек?

Несчастный и трогательный. Ему не очень вез­ло на личном фронте, и от этого он выпивал.

А актер он был от Бога, играл божественно! Сам Ильинский сказал: «Валера Носик сыг­рал Аркашку («Лес» Островского) более тро­гательно, чем я». А уж Игорю Владимировичу можно было верить.

Я помню, как все девчонки в театре хохотали, глядя на то, как я «отучал» Валеру от увлече­ния алкоголем, заставляя его играть в футбол пробкой от шампанского. Думал, это навсег­да вызовет у него отвращение к спиртному. Не удалось!

Мне дороги отношения с Виктором Мережко (председатель жюри фестиваля «Киношок»). И я очень любил дружить с актером Театра сатиры, Зиновием Высоковским, — Зямой, как все ласково его называли. С Виктором мы до сих пор встречаемся. А Зямочки с нами уже нет! Помню, когда я с ним познакомился, то был очарован тем, как фан­тастически Зяма читал стихотворения Влади­мира Высоцкого. Ничего лучше я не слышал! Потом мы вместе работали в совете Гильдии Киноактеров: пробивали какие-то вещи, ку­да-то звонили, ездили, что-то доставали. Его всегда смешила моя знаменитая фраза: «Зяма, я тебя прощу, береги себя». Он смеялся, потому что точно так же говорила его жена. И мы с ним все время это обыгрывали.

Есть моменты, когда мы сталкиваемся с чем-то необъяснимым. И это может изменить нас из­нутри. Случалось ли такое с вами?

Да, когда я был на гастролях в Иерусалиме. Это было в советское время. После этого во мне что- то действительно изменилось. И до сих пор у меня мурашки бегут по ко­же, когда я вспоминаю, как мы втро­ем: я, Александр Михайлов и Дмитрий Кознов вошли в храм Гроба Господня и сразу встали на колени — такую силу мы ощутили! Там ведь до сих пор за­жигается огонь. А почему и как — ник­то объяснить не может. В тебе дейс­твительно что-то меняется, когда ты заходишь в Гефсиманский сад. Или идешь по улице Виа Долороза, где Христос нес крест, и там, где про­лилась его кровь, вырастали со временем церк­ви. В какой-то момент ты вдруг кожей, нутром начинаешь понимать: что-то высшее существу­ет! Я уже не говорю о том, какая огромная че­ловеческая культура там сосредоточена. И ка­кое впечатляющее количество религий. Хасиды день и ночь молятся у еврейской святыни — Сте­ны Плача. А прямо за ней — огромная мечеть, и мулла поет там день и ночь. Неподалеку като­лики молятся, а рядом православные греки, чуть дальше армянский католикос, протес­танты, и тут же эфиопы. Я не фанатик религии. Но после по­сещения Иерусалима я впервые ис­поведался и с тех пор соблюдаю Ве­ликий пост. И знаете, для меня, без­условно, есть святые вещи, которые всех нас обязывают оставаться пре­жде всего людьми.