Елена Санаева: «Все не совпадало в моей жизни до встречи с Роланом»
«Мне бы хотелось, чтобы Ролан был моим единственным мужем, как у мамы – папа, — признается актриса. – В определенном смысле так оно и есть. Но фактически у меня это не получилось…»
У многих, кто читал книгу Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» или смотрел снятый по ней фильм, сложилось впечатление, что все это — документальный рассказ о семье Елены Санаевой. Актриса с этим не согласна.
Елена Всеволодовна, неужели ничего ни в книге вашего сына, ни в фильме не совпадает с жизненными реалиями?
Фильм действительно никакого отношения к нашей семье не имеет. Если же говорить о повести, то нельзя забывать, что это не документальная проза, а художественная. При всей большой любви к моему отцу и уважении к его таланту у Ролана Быкова слава была побольше, чем у него. Ролан по улице не мог спокойно пройти. Смешно представить, что прототипом отчима в повести, как некоторые считают, был Быков. Конечно, книга основывается на Пашиных воспоминаниях. Но еще раз подчеркну, что это не документальная повесть.
Давайте придерживаться фактов. Вы родились в семье известного актера Всеволода Санаева…
И это не совсем точно. Когда я родилась, мой папа еще не был известным. Он был просто молодым мхатовским артистом. Сыграл роль лесоруба в фильме «Волга-Волга», затем главную роль токаря-многостаночника в картине Ивана Пырьева «Любимая девушка» вместе с Мариной Ладыниной и еще нескольких молодых героев. Но все пришло к нему позже — и признание, и звания. То было время Николая Крючкова, Бориса Андреева, Михаила Жарова. Только в конце 50-х годов началось его победное шествие по экранам. А в 60-70-е годы папа уже был в «первачах». К моменту же моего появления на свет он как молодой мхатовец жил в девятиметровой комнате в коммунальной квартире. Я спала на раскладушке. Днем ее прятали за шкаф. Там же, за шкафом, был мой уголок с игрушками. Папа с мамой располагались на тахте. Так продолжалось много лет, пока мы не переехали в отдельную квартиру. Когда это произошло, папе было уже 47 лет. Двадцать два года прожили мои родители в коммунальных квартирах.
Вообще, папина жизнь — урок для тех, кто стремится достичь чего-то в своей профессии. Он не терял присутствия духа. Его не могли сломить никакие инфаркты. Первый обширный инфаркт он перенес в 35 лет. Это случилось на съемках фильма «Алмазы», где он играл главную роль. Снимали на Алтае, в городе Чемал. Мы с мамой поехали вместе с ним. Когда ему стало плохо, его отправили в Бийск, но там не оказалось лекарств, и его пришлось везти в Свердловск. Мы его чуть не потеряли по дороге. То, что он остался жив, — чудо. Когда же картина была готова и папа ее посмотрел, он пришел домой и упал маме на руки с сердечным приступом, так он был расстроен. Такие труды — и такой печальный результат.
Моя мама, Лидия Антоновна Гончаренко, была очень талантлива и хороша собой. Папа приехал в Киев, где она жила, на гастроли. Увидел ее, влюбился и увез в Москву. В ту пору она училась на филфаке Киевского университета. Мамин отец бежал по перрону за поездом с криками: «Лидуся! Вернись!» Она не вернулась. Недоучилась. Вышла замуж и уехала. Но всю жизнь любила Киев, а не Москву. Мама была чрезвычайно начитанным и остроумным человеком. Она читала больше, чем отец. Интересовалась многими вещами, старалась привлечь внимание папы к чему-то большему, чем его любимая рыбалка, футбол (папа был страстным болельщиком «Спартака») и бильярд. Он всегда прислушивался к ее советам при выборе ролей и вообще очень считался с ней. Мощная, деятельная натура, она всю себя в ущерб собственным интересам посвятила семье.
«Все мы родом из детства» — эту знаменитую фразу Экзюпери знают, наверное, все. А какое у вас самое яркое детское воспоминание?
У меня нет какого-то одного яркого воспоминания. Ролан Антонович Быков удивительно помнил свое детство. Я же не могу этим похвастаться. Помню ощущение прочной семьи, папиной надежной руки. Он брал в нее мою детскую ладошку, и это было счастье. Папа приходил домой, и, как говорила моя школьная подруга, будто солнышко выкатывалось. Помню свою болезнь, когда я чуть не умерла. Это воспоминание тяжелейшее. Как-то, гуляя по нашему двору, который мама называла крысиным из-за обилия вредоносных грызунов, я почему-то подняла с земли кусок сахара и засунула его в рот. Мама тут же губы мне разжала, но часть сахара я успела проглотить. В результате заработала гепатит в тяжелейшей форме. Мама потеряла голову от ужаса. Ведь горячо любимого сына она уже похоронила в эвакуации, а тут на ее глазах стала умирать я. Мама отпаивала меня сахарным сиропом и соком лимонов, которых было не достать, — других лекарств от этой болезни тогда не знали. Приглашала знаменитых гомеопатов. И молилась. Меня решили крестить. Естественно, тайно — жили-то в атеистической стране. Батюшка пришел в нашу коммуналку. Меня поставили в тазик, облили святой водой и надели медный крестик. Когда я пошла в школу, его, конечно, пришлось снять и спрятать, но он сохранился у меня до сих пор. Мамина самоотверженность и крещение спасли меня.
Мама носилась со мной как с писаной торбой, и в прямом, и в переносном смысле. Когда жизнь стала возвращаться ко мне, она водила меня гулять в небольшой скверик возле Дома пионеров в переулке Стопани. Я была очень слаба и на обратном пути уже не могла идти. Мама тащила меня на руках. А наблюдавшие эту картину тетки говорили: «Надо же, какая балованная. Такую кобылу мать на руках несет». Я росла болезненным ребенком. От каждой моей ссадины, синяка, болячки у мамы замирало сердце. В нашей коммунальной квартире одна соседка была больна туберкуле-зом, другая, милая в сущности женщина, иногда укладывалась пьяная по диагонали коридора рядом с нашей дверью. Как тут не трястись матери за ребенка? Да еще со мной постоянно что-то случалось — лет в 6 меня во дворе за ногу укусила бешеная собака. Мне делали 40 уколов в живот. Конечно, радостным подарком я для родителей не была.
Помню, как- то раз по случаю мне купили две пары кожаных добротных чешских ботинок коричневого цвета. Я посмотрела на них и решила: ну зачем мне две пары одинаковых ботинок? Лучше я сделаю себе из одних лодочки. Когда родители ушли, взяла бритву и срезала голенища. Причем лезвие соскочило и поранило палец до кости — до сих пор на пальце шрам. С таким трудом добытые в изнурительной очереди ботинки после моих трудов годились только на помойку. Конечно, мама после этого говорила, что я «загоню ее в могилу». Папа и мама были очень разными. Мама меня в чем-то упрекала, бывала недовольна, называла несносной, а папа приходил домой всегда с улыбкой, с шуткой, с анекдотом, актерской байкой. Он был удивительно теплым человеком. Если мама цеплялась к какой-то фразе, папа отшучивался. Он старался смягчить всякие шероховатости, углы.
Папа меня никогда не наказывал. Но один раз он поднял на меня руку — это был акт полного отчаяния. После инфаркта ему дали путевку в Сочи. Папа решил взять меня с собой. Но в санаторий с детьми не пускали. Пришлось снимать комнату. Когда он ушел на процедуру, он меня оставил на берегу моря на скамеечке. Сказал: «Леленька, сиди здесь и никуда не уходи». Я посидела, а рядом мол, волны. Пошла по этому молу, увидела медуз. Взяла палочку, перегнулась и стала медуз шевелить — хотела посмотреть, как они устроены, — и поползла вниз. Пришел папа, позвал меня: «Леля». Я по-вернулась к нему: «Папа!» — и еще больше за-скользила вниз. Он испуганно закричал: «Леленька, не шевелись. Я сейчас к тебе подойду». На скользящих ногах пробрался ко мне. Ухватил за хлястик пальто, подвел к берегу и начал меня трясти: «Леля, что ты со мной делаешь?» Позвонил маме. «Лида, она доведет меня до второго инфаркта. Приезжай немедленно! Не понял, что я и море, и медуз впервые в жизни вижу. Мама, конечно, никуда не поехала, и мы с папой пробыли в Сочи до конца срока. Мне общения с ним не хватало, я скучала по нему, потому что он все время был на съемках.
Как я понимаю, все заботы о доме лежали на маме. Всеволод Васильевич ей помогал?
Конечно дом вела мама. Папа старался ей помогать, но он был человеком непрактичным. Когда он снимался в Германии в фильме «Падение Берлина», он там был месяца два, и на суточные он привез нам с мамой подарки, а кроме этого, потрясающий обеденный сервиз, хрустальную люстру и дубовую столовую. Столовая в девятиметровой комнате, естественно, не помещалась, а потому огромный буфет стоял в коридоре. Упакованная люстра лежала в ящике. А нераспечатанный сервиз — в железном сундуке. Наша жизнь была неприспособлена под этот сервиз. Для него нужна хорошая квартира, гости. Ничего этого у нас не было. Мама откладывала каждую копейку, чтобы поменять квартиру. А потом случилась реформа, и все деньги пропали. И так было дважды.
Похоже, вас в детстве не баловали…
Одевалась я всегда очень скромно. Помню, однажды я с родителями поехала встречать Новый год за город. Мы застряли в дороге, и я промочила ноги. К счастью, у кого-то из детей оказалась свободная пара обуви, и мне дали чьи-то ботинки на меху. Я чувствовала себя Золушкой на балу у Принца. Собственные ботинки на меху у меня появились очень нескоро. В школе я ходила в ботиках «прощай, молодость». Лет в 14 мама купила мне осенние туфли на каучуке и пальто из бобрика с меховым воротником, а папа из Венгрии привез шерстяную шапочку цыплячьего цвета. Это было роскошно. А когда я уже училась в институте, папа из Болгарии привез мне дубленку в пол, окантованную коричневым мехом. Я шла в ней и песцовой шапке, и мне казалось, что меня по улице несет некая сила. Но при этом я была девушка застенчивая. Однажды в Киеве меня обозвали «губастерей». Это сейчас губы специально надувают, а тогда пухлый рот был не моден, и я поджимала губы, чтобы не услышать еще раз «губастеря». Да и мама внушала, что хуже меня никого нет: «Тебя никто замуж не возьмет. А если возьмет, то через две недели вернет».
Я понимаю, что Всеволод Васильевич был человеком более мягким, чем ваша мама. У нее, судя по повести, характер был совсем нелегкий.
Мама была абсолютно жертвенным человеком и, наверное, по-своему несчастным. С возрастом у нее развились качества, с которыми близким людям было трудно, — некий деспотизм. А я — человек свободолюбивый. Конечно, у нас бывали столкновения. Она считала, что из-за моего характера. Может быть. Ситуация усугублялась тем, что мама в 1952 году попала в психиатрическую больницу с диагнозом «мания преследования». Она действительно у нее была, что в то время было неудивительно. Людей сплошь и рядом сажали за рассказанный анекдот. Замечательный артист Вельяминов именно за это отсидел 9 лет. Лечили ее единственным в то время способом: в течение полугода проводили мучительную инсулиновую шокотерапию. Мания преследования больше к ней никогда не возвращалась, но депрессия осталась на всю жизнь. С возрастом она лишь усугублялась. Но, в первую очередь, от этого страдала она. Мама часто плакала. Считала, что жизнь ее не удалась. Сколько ее папа ни уговаривал радоваться жизни, ни убеждал, что всем хорошим, что у него есть в жизни, он обязан ей — не помогало.
Актеры — люди влюбчивые. Ваш отец ни разу не попытался уйти из семьи?
Мама была человеком большой преданности, а папа вырос в такой семье, где жен не бросают. Папа — редчайший человек. После того как мама попала в больницу, замечательный актер Сергей Лукьянов по-дружески посоветовал ему: «Сева, оставь Лиду. Уходи в одном костюме. Ты все наживешь. Дальше будет только хуже». Папа ответил: «Знаешь, Сережа, эта женщина родила мне двоих детей. Она отдала мне свою красоту, молодость. Собаку больную на улицу не выкидывают. Как же я могу Лиду оставить? Я ее никогда в жизни не оставлю».
Однажды, когда я уже была взрослой девицей, папа со мной поделился: «В киноэкспедициях, когда вас с мамой не было рядом, у меня бывали женщины, которые имели на меня виды. Но я сразу говорил им, что у меня есть жена и дочь и я их никогда не оставлю». Когда мужчина сразу об этом предупреждает, то женщины понимают, что у них нет никаких перспектив. Мои родители в горе и радости, в здравии и в болезни — в прямом, а не метафорическом смысле — прожили вместе более пятидесяти лет. Не самых простых, порой очень тяжелых, но всегда вместе. Они не могли существовать друг без друга и ушли один за другим. Папа без мамы не прожил и года. В 75 лет он выкарабкался после обширного инфаркта только ради мамы, чтобы не оставить ее одну. Это тот случай, когда люди прорастают друг в друга настолько, что уже не имеет значения, какой ты, какая она, лишь бы вместе. Когда мама заболела, отец говорил: «Да пусть бы Лида сидела на диване, я бы ее кормил. Только бы жила». Папа умер у нас с Роланом дома. Последние дни он провел, окруженный любовью и вниманием.
В актерскую профессию вас отец привел?
Я и не думала об этой профессии. Правда, в школе записалась в драмкружок и даже сыграла Нину Заречную, но меня больше интересовало изобразительное искусство. Я ходила в музеи. В Пушкинском были потрясающе интересные лекции. К окончанию школы решила, что надо поступать во ВГИК на киноведческий. Может быть, я бы и стала туда поступать, но случайно встретила девочку из параллельного класса. Она уже училась на актерском и сообщила мне: «У нас недобор. Приходи». Я и подумала: «Как же так, она же даже в драмкружок не ходила. Надо и мне попробовать». Родителям о своем решении ничего не сообщила. Пошла поступать в Щепкинское. К своему удивлению, дошла до второго тура. Мне сказали, что надо выучить другие стихи. Только тут я призналась папе. Он позвонил профессору Раевскому и попросил помочь подобрать мне репертуар. Тот посоветовал прочитать отрывок из «Страны Муравии» Твардовского. Меня приняли. Когда я окончила институт, мне очень хотелось играть на сцене, сниматься — столько было сил. Режиссеры мною восхищались: «Откуда вы такая?», но брали не меня. Я очень переживала из-за этого. Но папа меня успокоил: «Главное, верь в себя. Случай обязательно придет, а ты будь к нему готова». Это меня поддержало. Он никогда за меня не хлопотал, не просил, так что благодаря отцу в моей творческой судьбе ничего не случилось.
С первым мужем. Свадьба. 1967 год
Вы говорили о своей застенчивости, но тем не менее это не помешало вам несколько раз выйти замуж.
Все не совпадало в моей жизни до встречи с Роланом. Мне бы очень хотелось, чтобы он был моим единственным мужем, как у мамы — папа. В определенном смысле так оно и есть. Но фактически у меня это не получилось. До главной встречи моей жизни я ненадолго окунулась в два замужества. Мой первый муж — инженер. Похоже, мы встретились только для того, чтобы родить Пашеньку, — и спасибо Володе за это. Единственное, чего я не могу понять, — как человек может жить, зная, что у него есть сын, и не попытаться даже увидеть его с того времени, когда ему было два с половиной года. Второе мое замужество тоже из серии жизненных компромиссов. Мой муж был значительно моложе меня и своей пылкой влюбленностью повысил мою женскую самооценку. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не встреча с Быковым. Думаю, Господь меня ведет. Я ушла, когда у меня еще не было с Роланом никаких отношений. Но я уже поняла, что мой брак обречен. И это было абсолютно правильное решение.
С Быковым у вас была любовь с первого взгляда?
Елена Санаева и Ролан Быков в Харькове на одном из первых совместных творческих вечеров.
Ничего подобного. Впервые мы с ним встретились на фильме «Докер», съемки которого проходили в Молдавии. Я страшно боялась летать, а потому поехала поездом. К сроку съемок меня не отпускали на другой картине, а мой муж с моим сыном был в это время в Киеве у родителей. Мы договорились, что, если сообщат, что в «Докере» меня ждать не будут, я просто выйду в Киеве. Муж встретил меня на платформе словами: «Леленька, никто не звонил. Тебя ждут». Можно сказать, что он отправил меня к Быкову собственными руками. Быков же мне сначала вовсе не понравился — на съемочной площадке вел себя по-хозяйски. У него, как обычно, времени было в обрез — он еще в двух фильмах снимался, вот он и пытался ускорить процесс. Полюбил ли он меня сразу? Не знаю. До любви еще была целая дорога. Я была замужем, а Ролан Антонович приехал на съемку с женщиной, одной из претенденток на него. Но знакомство с Роланом укрепило меня в том, что я что- то не то делаю в жизни. Видимо, это у меня от мамы — я всегда тянулась к людям умным и талантливым. А у Ролана не ум, а умище. Причем не ум книжника, а живородящий ум. Ему были безумно интересны люди. Может быть, поэтому он так виртуозен в своих ролях. Он просто «пил» людей, характеры, ситуации. Предложение руки и сердца Ролан Антонович сделал мне через год после знакомства, когда я приехала навестить его на съемках фильма «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» в Таллин. Мы ужинали в ресторане «Лидо», Ролан встал на колени и сказал: «Лена, будьте моей женой». Конечно, к тому времени мы были на «ты», но на «вы» он обратился ко мне потому, что сделал это публично: вместе с нами за столиком сидели Николай Гринько, Зиновий Гердт и Миша Козаков с супругами.
Ваши родители приняли этот брак в штыки? Они действительно называли Ролана Антоновича «карликом-кровопийцем»?
Я лично этого не слышала, но без меня мама называла его именно так. Она считала, что он из меня выпьет всю кровь, как паук из мухи. «Высосет и выбросит», — убеждала она меня. А сколько «доброжелателей» вливали ей в уши яд. Звонили и сетовали: «С кем Лена связалась? У него было столько женщин. Он неверный человек. Он неуправляемая стихия». Как же еще мама могла к нему после этого относиться?
Мой папа, когда увидел нас вместе в гримерной на «Ленфильме», вывел меня в коридор и сказал: «Леля, не монтируетесь, совершенно не монтируетесь!» Наверное, так оно и было, если смотреть со стороны. Я была на голову выше Ролана, в свои 30 лет смотрелась года на 22, а Ролан выглядел старше своего возраста. Но это не имело ни малейшего значения. Важнее внешнего оказалось внутреннее притяжение. Ролан Антонович вообще был любимцем женщин. Обаяние человеческое и обаяние таланта у него настолько заразительное, что все красавцы могут идти спокойно отдыхать. Кроме всего прочего, как говорил Михаил Ульянов про него: «У вас на курсе один мужик — Ролан Быков». Папа поначалу, как и мама, его тоже не принял — слишком они были разными. Когда он как-то вручал Ролану грамоту за лучшую режиссуру, то стоял, чуть ли не отвернувшись от него. Должно было пройти время. Я была счастлива, когда Ролан утвердил папу на роль дедушки в «Чучело». Думала: «Боже, вот они встретятся в работе и так поймут и полюбят друг друга». В Ролана в работе нельзя было не влюбиться. Невозможно. Такой он был яркий, талантливый. Съемочный день обычно начинается с того, что снимать нельзя, потому что снимать нельзя никогда. И приходится выкручиваться на ходу, что-то придумывать. Он был в этом смысле виртуозом. Главное, он обожал артистов. Но им с отцом не удалось встретиться в работе. Из-за мамы. Она считала, что это неэтично — дочь снимается, а еще и отец будет. И мама довела папу до сердечного приступа. Он не мог подняться, а там «уходящая натура», ждать не могли.
По счастью, Юрий Никулин оказался свободен. Мне было обидно. Я готова была не играть эту учительницу. Моя биография в кино от этого ничего бы не потеряла, ибо она изначально не складывалась звездно. А папа и Ролан обязательно бы подружились. Не случилось. Но случилась другая вещь — открытие Пашей Ролана. Паша играл в «Чучеле». Он увидел, с каким уважением и любовью все относятся к Ролану. С этого началась их дружба и взаимопонимание. Неслучайно же Паша посвятил свою книгу Ролану.
Ваш блестящий актерский дуэту большинства ассоциируется с фильмом «Приключения Буратино».
Его могло и не быть. Когда нам позвонили с Белорусской студии и предложили приехать на пробы, Ролан начал меня отговаривать. Он сказал: «Какой-то телевизионный фильм. На картину дадут копейки. А сказка — это такой жанр, где должны быть хорошие декорации, костюмы». Я твердо ответила: «Рола, если ты не поедешь, я поеду одна. От таких ролей не отказываются». Он не хотел отпускать меня надолго и согласился. Кстати, он не ошибался, потому что у Буратино была всего одна пара деревянных туфелек, и, когда к середине картины они уже разбились, их просто заматывали проволочкой. Но это не главное. Ролан очень много придумывал, и, слава Богу, режиссер это принимал. Сниматься было физически нелегко. Жара была жуткая, а мы в шубах. Играли без дублеров. В одной из драк я немного не рассчитала и сильно ударила Ролана костылем по шее. Но в результате получилась хорошая история.
А вам не обидно, что Ролан Антонович при всей любви к вам так мало снимал вас в своих фильмах?
Ролан снял меня в небольших ролях в двух своих картинах — «Нос» и «Чучело». Но специально для меня, как другие режиссеры для своих жен, он никогда ничего не ставил. Не устраивал мою судьбу в кино. Когда он приступил к съемкам фильма «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» — это был пик наших отношений, — я могла бы, наверное, сказать: «Попробуй меня на роль мамы». Но я этого не сказала, боялась, что он заподозрит корысть с моей стороны. На эту роль он пригласил Галину Польских. А я осталась…
В Сан-Франциско. 1994 год
болельщицей этого фильма. Он привык, что я живу его жизнью, его интересами, расту рядом с ним, развиваюсь, по ходу дела мы где-то снимаемся вместе. Ролан обижался, если я была занята и не успевала посмотреть его работу. Я ему говорила: «Ролочка, ты, наверное, забыл, что я тоже актриса, что же мне, от жажды над ручьем умирать?» Бы вали и такие чувства у меня. И все- таки я всегда понимала, что он безумно талантлив. В общем-то я человек рассудительный, несмотря на всю свою эмоциональность и даже страстность. Я всегда понимала: чем больше он реализуется, тем счастливее я буду в конечном счете. Поэтому вовсе не считаю, что моя жизнь — это жертва. Это честное распределение ролей. Ролан не раз мне говорил: «Для меня не было женщины. Тебя Бог выдумал и послал мне. Он меня любит». Он был достаточно недоверчивым человеком по отношению к женщинам. Его обманывали, и он обманывал. Но мне он открылся. Как-то сказал мне: «Ты, Леночка, осторожней в словах со мной, потому что я могу выдержать все от посторонних людей, но перед тобой я беззащитен». Я старалась быть осторожной.
Любой человек, который прошел школу любви, понимает, что любовь — это работа. Чувства имеют свойство затухать и возрождаться вновь. Но ты должен неустанно плести эту паутинку. Крепить ежедневно отношения. Какие-то мудрецы, которые анализировали взаимоотношения любящих, утверждали, что любовь — это всегда борьба. Всегда соперничество. Не знаю. Я понимала, что он лидер по натуре. Я просто должна подставить плечо. Разделять его устремления. Если у нас и была какая-то борьба, то только за лучшее друг в друге. Я старалась быть лучше, и он, наверное, тоже. Мы прожили вместе четверть века. Его уже нет 14 лет, но он по-прежнему со мной.
