Алина Шариго воплощала для Ренуара идеал красоты, которым он грезил еще задолго до ее рождения. И стала для него не только натурщицей, но возлюбленной, женой, хранительницей его очага. И оставалась его музой, даже когда от ее красоты остались только воспоминания.
«Я еще не умел ходить, а уже любил женщин», — говорил Огюст Ренуар. Он считал, что именно женщины приносят в мир красоту и радость, а эти два явления — главнейшие в искусстве: «Для меня картина… должна быть всегда приятной, радостной и красивой, да — красивой! В жизни достаточно скучных вещей… Я знаю, трудно добиться признания того, что большое искусство может быть радостным».
Ренуар любил женщин, женщины любили Ренуара, и, если перечислить его возлюбленных, дав самую краткую биографическую справку о каждой, список составил бы увесистый том. И про каждую, вероятно, можно было бы снять не менее драматический фильм, чем только что вышедший на российские экраны фильм «Ренуар. Последняя любовь», рассказывающий о его любви к Андре Хеслинг. «Ренуар не создан для брака, — говорила одна из самых знаменитых муз художника, актриса Жанна Самари. — Он сочетается узами брака со всеми женщинами, которых пишет, через прикосновение своей кисти». И все, кто знал Огюста, были уверены в ее правоте. До тех пор, пока Ренуар не женился на Алине Шариго.
Из всех представителей богемы почему-то именно художники реже всего бывают счастливы в браке. И когда встречается исключение из этого неписаного правила, оно кажется таким удивительным, что хочется разобраться: почему? Почему Огюст Ренуар и глубоко провинциальная ученица модистки Алина Шариго, совершенно, казалось бы, неподходящие друг для друга, были такой счастливой парой? Почему по-крестьянски благоразумная Алина не бросила легкомысленного Огюста и почему Ренуар с его обостренным
Огюст Ренуар. Фото 1885 года
чувством красоты так и не охладел к располневшей и подурневшей с годами Алине? Наверное, потому что просто любили друг друга… Любовь окружала Ренуара с рождения. Он появился на свет 25 февраля 1841 года в Лиможе в семье портного, вскоре перебравшегося в Париж. Огюст, точнее Пьер-Огюст, был шестым ребенком. Отец едва мог прокормить всю эту ораву, мать с трудом могла обеспечить сносный быт, однако родителям хватало любви, чтобы оделять вниманием и нежностью каждого из своих отпрысков.
Как и многие талантливые люди, Огюст был в детстве нервным и впечатлительным, однако Леонар и Маргарита Ренуар сочувственно относились к чудачествам своего отпрыска. Отец прощал ему, когда Огюст утаскивал у него карандаши и портновские мелки, мать — когда он рисовал на стенах. Собственно, Огюст рисовал везде: учителя постоянно бранили его за разрисованные школьные тетрадки… Зато родители сочли, что у мальчика есть явная предрасположенность к искусству, и сделали то немногое, что они могли сделать, чтобы дать ему профессию по вкусу: отдали Огюста в мастерскую по росписи фарфора, подмастерьем. Младший брат Ренуара Эдмон вспоминал: «Ему повезло, что происходит не всегда. Юный подмастерье серьезно принялся за освоение ремесла: кончался день, и, прихватив папку размером больше его самого, он отправлялся на бесплатные курсы рисунка. Так продолжалось два или три года. Он быстро прогрессировал: через несколько месяцев ученичества ему уже поручали расписывать предметы, которые дают обычно рабочим, что сделало его объектом шуток — его дразнили Месье Рубенс, а он плакал, потому что терпеть не мог насмешек».
Огюст трудился в мастерской братьев Леви, которые как раз в те годы освоили механический способ нанесения рисунков на чашки и тарелки. Ручная роспись упала в цене, и Ренуару пришлось научиться расписывать веера и ширмы, он брался за покраску стен в кафе на Монмартре, рисовал копии витражей на полотняных шторах по заказам миссионеров.
В воскресенье Огюст шел на бульвар или на лодочную пристань, садился на солнышке и рисовал прогуливающихся женщин… У него получалось все лучше и лучше, и в 1862 году он отважился держать экзамены в Академию художеств. К всеобщему удивлению, он был зачислен в Школу при Академии. Но проучился всего год: ему не хватало денег на жизнь, надо было или учиться, или зарабатывать. Но за этот год он успел сойтись с многими молодыми художниками, которые впоследствии создавали импрессионизм, стать завсегдатаем «Салона Отверженных» — названного так в противовес официальному «Художественному Салону», подружиться с Клодом Моне, с которым он одно время вместе снимал квартиру, и понять, что он, Огюст Ренуар, еще толком ничего в живописи не умеет. Он часами бродил по Лувру, пытаясь учиться у старых мастеров. Он говорил: «Нужно уметь получить у каждого мастера то удовольствие, которое он хотел нам подарить… Каждый поет свою песню, если у него есть голос. Когда я говорю, что писать учатся в Лувре, я не имею в виду, что нужно сцарапывать лак с картин, чтобы разгадать их секреты и начать заново делать то, что делали Рубенс или Рафаэль. Нужно делать живопись своего времени. Но именно там, в музее, получаешь вкус к живописи, который одна природа не может дать». И по-прежнему делал бесчисленные портреты всех приглянувшихся ему женщин.
В одну из своих натурщиц, Лизу Трео, он был отчаянно влюблен, и ее портрет стал его первым признанным шедевром. Но девушка предпочла молодому художнику состоявшегося архитектора. Она вышла замуж. Огюст, обладая легким характером, легко перенес эту утрату. У него появились другие натурщицы… Берта (ее фамилию Ренуар никогда не называл, когда рассказывал о ней), содержанка богатого старика и первая любовница Огюста. Уличная девчонка Маргерит Легран, умевшая позировать в движении. Это потом, вместе со славой, в его жизни появятся такие звезды, как актриса Жанна Самари и художница Берта Моризо. В них Огюст тоже будет влюблен, но с ними у него не могло сложиться никаких отношений, кроме дружеских, потому что Ренуар, бравировавший своей любовью к женщинам, на самом деле имел просто-таки пещерные взгляды на отношения полов.
В эпоху, когда женщины получали образование, писали романы, выставляли свои полотна в «Салоне». Опост Ренуар заявлял: «Когда женщина была рабой, она была, в сущности, и госпожой. Ныне, приобретая права, она теряет власть. Став ровней мужчин, они познают подлинное рабство». «Если женишься, держи жену дома. Ее настоящая профессия — это ты и твои дети, если они будут!» — говорил он сыну. Ренуар умел уважительно относиться к женщинам, проявившим себя в профессиональном плане, он преклонялся перед Жанной Самари, дружил с Бертой Моризо и журналисткой Жюдит Готье, но как женщины они для него не существовали. Его женщины не командовали в редакциях и не блистали на премьерах; для них праздником была прогулка по Монмартру. Там Ренуар и высматривал себе натурщиц. Иногда девушки пугались, считая, что художник принимает их за проституток, и тогда Ренуар кротко просил, чтобы очередная избранница его кисти пришла в сопровождении матери.
И они не могли ему отказать — Ренуар обладал удивительным талантом очаровывать. Девушки в него влюблялись и легко позволяли себя соблазнить, а их матери не только не возмущались — что ж делать, рано или поздно это случится с каждой «фиалкой Монмартра», а он такой славный молодой человек! — но даже подкармливали художника привезенными из деревни продуктами. «Его любили, потому что он считал себя не заслуживающим внимания», — вспоминала одна из его натурщиц. Сам Ренуар готов был довольствоваться малым: у него всегда было три костюма, чтобы хотя бы один казался новым и чистым, и две пары башмаков. Если у него не было очередной любовницы, которая заботилась бы о его завтраках и обедах, он ходил перекусить в «Молочные» — весьма распространенные заведения с недорогой деревенской кухней, где большинство блюд были из молока и где принципиально не подавали алкоголя, а посему именно в «Молочные» ходили одинокие приличные девушки, нашедшие в Париже работу и снимавшие какой-нибудь убогий угол… Те девушки, среди которых Ренуар также искал для себя натурщиц.
С Алиной Шариго он тоже познакомился в «Молочной» на улице Сен-Жорж. Ему было уже сорок. Ей только-только исполнился 21 год. Предки Алины были крестьянами, ухаживали за виноградником, однако мать Алины, Мелани, с юности демонстрировала удивительный для деревни талант портнихи. Она уехала в город, поступила ученицей в мастерскую, вышла замуж за (булочника мсье Шариго, родила дочь и — стала соломенной вдовой. Мсье Шариго не ужился с волевой супругой и сбежал от нее в Америку, в Северную Дакоту, когда Алине и года не исполнилось. Алина не помнила отца. Да и мать она в детские годы редко видела: Мелани работала в Париже, содержала практически всю свою семью, Алина же росла в деревне, у своей тети Викторины, считая ее и ее супруга, дядю Клода, своими родителями. Мелани возвращалась домой только на Пасху, и за год девочка успевала ее забыть. Алина окончила монастырскую школу, где выяснилось, что она тоже отлично шьет: пусть не так хорошо, как ее мать, но все же вполне достойно. И в очередной раз уезжая из Эссуа в Париж, Мелани забрала пятнадцатилетнюю дочь с собой. Мадам Шариго устроила Алину ученицей в ателье мод у подножия Монмартра. Алина была барышней милой, нежной, послушной и очаровательной. Она располагала к себе всех, с кем общалась. Мадам Камиль, хозяйка «Молочной» на улице Сен-Жорж, старалась поддержать девушку: «Ты далеко пойдешь, если будешь стараться. Когда я приехала в Париж, у меня тоже ничего не было». А мсье Камиль, любуясь сияющим личиком Алины, поучал: «Выходи за богатого и не слишком молодого! С твоей рожицей это не составит труда».
«Портрет актрисы Жанны Самари». 1877 год. Звезду «Комеди Франсез» Ренуар писал четырежды.
Алина Шариго в свои двадцать лет — круглолицая, розовая, полнотелая, с рыжевато-белокурыми волосами — являла собой идеал Огюста Ренуара. Ренуар пригласил Алину позировать. Она согласилась. И вскоре была уже влюблена в художника… И готова была позировать ему вечно. «Я ничего не понимала, но мне нравилось смотреть, как он пишет, — много позже рассказывала Алина своим детям. — Я только знала, что Огюст был создан, чтобы писать, как виноградник — чтобы давать вино. Стало быть, хорошо ли, плохо ли, с успехом или без него, он должен заниматься живописью».
Огюст, разумеется, тоже был влюблен, еще бы, ведь девушка была так прелестна и обладала кошачьей грацией, которую он особенно ценил. «Ее хочется погладить по спине, как котенка, и почесать у нее за ушками!» — говорил он друзьям о своей новой натурщице. Он не переставал восхищаться ее миндалевидными глазами, которые, по его мнению, «многое говорили о ее очень уравновешенном рассудке», ее легкой походкой — «она приминала траву, не ломая ее», — ее бодростью и жизнерадостностью, принесенными, по мнению Ренуара, с «родных полей, овеваемых легким восточным ветром», ее изяществом и тем, как она умела уложить локон в прическе с наспех закрученным пучком восхитительно-округлым жестом, за которым художник обожал наблюдать, сокрушаясь, что не может этот жест запечатлеть на бумаге… Но для него это пока еще не было столь серьезным чувством, как для Алины. Для него это не было выбором. Мадам Шариго поняла, что дочь оказалась во власти подлинной страсти, и однажды решила сопроводить ее в мастерскую. Ей не понравились его картины и оттого, наверное, не понравился он сам. «И этим вы зарабатываете на жизнь?» — спросила она. Именно тогда Огюст решил, что ни за что не вступит в серьезные отношения с Алиной, ведь у нее такая противная мать! Однако устоять перед красотой Алины, перед ее абсолютным обожанием он не смог: они стали любовниками.
Ренуар возил свою юную подругу на пикники в обществе художников, катал на лодке, научил плавать. Алина любила танцевать, он — не умел, но водил ее на танцы, с удовольствием смотрел, как она вальсирует с другими, и у него даже мысли не было ревновать ее. А вот мысли избавиться от этого наваждения, пока не стало поздно, пока она не забеременела и пока ее жуткая мать не заставила его жениться, признавался Ренуар, у него появлялись все чаще. Алина стала важной частью его жизни, она практически поселилась у Ренуара, она готовила воскресные обеды для его друзей: правда, она умела готовить только лимскую фасоль с томатами и оливковым маслом, но это было горячее и сытное блюдо, которое с удовольствием поедали вечно голодные холостяки. Алине так хотелось окружить любимого мужчину всесторонней заботой, что она вместо прачки стирала его белье, а однажды даже перестирала все занавески, и оказалось, что они не темно-серые, а голубые. Но все же Ренуар не хотел сдаваться. И когда Алина, в своем простодушии, предложила ему переехать из Парижа в Эссуа, где он мог бы жить в доме ее семьи и писать в свое удовольствие, он возмутился — она предложила ему едва ли не содержание! — и порвал всякие отношения с девушкой.
Картина «Гребцы», на которой Ренуар изабразил Алину Шариго и себя, находится сейчас в Бостонском музее изящных искусств. Холст, масло. 1881 год
Чтобы забыть Алину, Ренуар отправился в давно планируемое путешествие: Алжир, Италия, Испания, все самые знаменитые музеи… Но чем дольше он находился в разлуке со своей светловолосой любовницей, тем сильнее тосковал. На Капри он написал одну из самых знаменитых своих картин: «Белокурую купальщицу». Это был портрет Алины… Возвращаясь, он послал Алине телеграмму. Сухую: просто известие о том, когда и каким поездом он приезжает в Париж. Если бы она чувствовала себя обиженной, ждала от Ренуара раскаяния, пожалуй, ничего бы у них не получилось. Но Алина встретила художника на перроне — и больше они не расставались.
Своего первого ребенка, Пьера, Алина родила в 1885 году, еще не будучи обвенчанной с Огюстом. В качестве оплаты доктору Лати, принимавшему роды, Ренуар расписал потолки в его квартире цветами.
Жан Ренуар рассказывал: «Вначале молодожены поселились в мастерской на улице Сен-Жорж. Мадам Шариго взяла на себя ведение хозяйства. Мать на это согласилась, боясь, что не справится одна. Профессия портнихи не оставила ей времени на то, чтобы выучиться стряпать. Бабушка, напротив, была искусна в приготовлении всяких «звездочек». Вначале все шло хорошо. Ренуар угощался суфле, телятиной под белым соусом, особыми кремами своей тещи. Он предпочел бы более «крестьянскую» еду, но не был нечувствителен и к тонким блюдам искусной кулинарки.
К сожалению, проявляя свои таланты в этой области, мадам Шариго не упускала случая демонстрировать и свой несносный характер. «Вы не берете еще телятины? Вам, быть может, захотелось гусиного паштета?» Намеки на денежные затруднения зятя сыпались дождем. «Нет гроша за душой, а хотят паштета!» Бывало, отец, занятый своей работой, вставал из-за стола, чтобы пойти что-то дорисовать: «И это называется хорошим воспитанием?!» Мать ограничивалась грозным взглядом, которым показывала на дверь кухни. Почтенная матрона забирала тарелку и отправлялась доедать в одиночестве у плиты. Ренуар ничего об этом не знал, а Алина Шариго отделывалась покупкой глазированных каштанов, которые бабушка обожала…» Их совместная жизнь было на удивление спокойной и счастливой. «Она знала ненависть мужа к «уборкам», — вспоминал Жан Ренуар. — Поэтому полы подметались и кровати заправлялись, едва Ренуар исчезал за поворотом площади Пигаль, отправляясь к Дюран-Рюэлю узнать, не клюнула ли удача.
Окна квартиры распахивались настежь и словно по мановению волшебной палочки на подоконниках повисали простыни, на веревках в кухне салфетки и белье. По возвращении Ренуар заставал свою жену за чисткой моркови. Это он допускал. Кормить род людской — благородное занятие! Тревожить пыль щеткой вредно для легких. Художник подсаживался к жене и начинал тереть морковь. Ощущение счастья заставляло ее петь, «изрядно фальшивя», признавалась она мне впоследствии. Он откладывал в сторону нож, доставал карандаш и набрасывал портрет жены, — писал Жан Ренуар. — Этот непоседа, неспособный оставаться на месте, вскакивающий в поезд со смутной надеждой полюбоваться рассеянным светом на Гернсее или заблудиться в розовых отсветах Блиды, утратил, с тех пор как покинул улицу Гра- вийе, представление о домашнем очаге. Теперь он вдруг оказался в одной квартире с женой; ел в установленное время, ложился в тщательно постеленную кровать, не носил рваных носков. Ко всем этим преимуществам должен был скоро прибавиться ребенок. Появление моего брата Пьера было великим переворотом в жизни Ренуара. Теории «Новых Афин» меркли перед ямочкой на сгибе ножки новорожденного. Неистово рисуя своего сына, Ренуар, оставаясь верным себе, стремился передать бархатистость едва сформированной плоти и при этом заново создавал свой внутренний мир».
Именно рождение сына, а не упреки мадам Мелани Шариго, которая практически содержала их семью и хотела видеть свою дочь порядочной замужней женщиной, заставили в конце концов Огюста отвести Алину в церковь и в мэрию. Но это произошло лишь в апреле 1890 года, когда Пьеру шел уже пятый год, После рождения Жана Алина настояла, чтобы они переехали на окраину Парижа и поселились в одном из домов, совокупно носивших название «Замок Туманов». По мнению Алины, воздух там был чище, там было тише, там проще было заботиться о детях, и Огюсту там лучше работалось.
Мадам Ренуар с собакой. 1880 год
Ренуар ценил заботы жены и повзрослевшим сыновьям рассказывал: «Она давала мне возможность размышлять. Она умела поддерживать вокруг меня деятельность, которая соответствовала моим заботам». А забот у него было немало. Он искал свой собственный творческий почерк, переживая периодами то увлечение акварелью, то подражание Энгру… Поиск стиля, поиск жанра… Но вот его картины наконец начали продаваться. Исчезла унизительная зависимость от мадам Шариго.
У Алины появилась возможность нанять служанку и кухарку, она пригласила себе в помощницы кузину Габриэль. Алина очень располнела после первых родов, еще сильнее — после вторых, и уже не могла позировать в качестве красавиц и купальщиц. Только как жена художника. И Огюст охотно писал портреты своей погрузневшей и постаревшей жены — так же любовно, как когда-то ласкал кистью на холсте линии ее юного цветущего тела.
Изменял ли Огюст жене? Об этом много сплетничали. У него появлялись новые музы. Он даже влюблялся… Но все эти плотские интрижки и романтические влюбленности никак не угрожали положению мадам Ренуар: ведь она была матерью его детей и хозяйкой в его доме. Алина безупречно вела хозяйство и ограждала супруга от любых забот, не связанных с творчеством. Она заботилась о нем, когда он болел, а болел Огюст часто: постоянно простужался. Алина снисходительно и терпеливо относилась к его изменам, считая, что у художников иначе и не бывает. И Ренуар платил ей уважением и искренней, духовной любовью. «Когда старишься вместе, — терпеливо объяснял Берте Моризо, не понимавшей, почему он с обожанием смотрит на подурневшую жену, — перестаешь видеть друг друга. Исчезают морщины и полнота. Впрочем, любовь — это очень много, и я недостаточно мудр, чтобы все объяснить, но в нее входит и привычка».
В1897 году Огюст Ренуар упал в дождливый день с велосипеда и сломал правую руку. Перелом был сложный. К счастью. Ренуар владел одинаково и правой, и левой рукой, и мог продолжать писать, ведь именно сейчас он был востребован, и перерыв в творчестве скверно сказался бы на его карьере. Алина помогала ему, как могла, чистила палитру, мыла кисти, она даже научилась удалять краску с неудавшихся участков полотна. Но боли в правой руке не проходили, потом заболела спина, потом — все суставы, и диагноз был не просто неутешительный, а трагический для художника: артрит. В те времена лечить эту болезнь не умели, и Ренуар был обречен на неподвижность. Болезнь прогрессировала очень быстро… Скоро Ренуар мог передвигаться по дому только в инвалидном кресле на колесиках. Однако писать он продолжал. И крутил интрижки с моделями. И жену вниманием не обделял: в 1901 году Алина родила третьего сына, Клода.
Супруги Ренуар переехали в усадьбу, окруженную садом с пятисотлетними оливами. Алина выращивала в огороде прованские травы. На большее у нее уже не хватало сил. Последние роды дались тяжело, появились проблемы с сердцем, болела поясница, Алина страдала одышкой и ходила с трудом. И все же они с Огюстом были по-прежнему счастливы. Ренуар, кажется, вообще никогда не падал духом. «Что ни говорите, я — счастливчик!», — говорил он. Его творчество было востребовано, он все еще мог писать и ценил каждый час, который мог провести с кистью в руке. «Болезнь отступала, когда он выбирался на природу, — вспоминал его сын. — На ладонь Ренуара клали кисть, на которую он указывал взглядом… Эту, нет… ту, которая рядом… Мы смотрели на него. Он улыбался и подмигивал нам, как бы беря нас в свидетели того согласия, которое устанавливалось между травой, оливами, натурщицей и им самим. Спустя мгновение он уже писал, напевая. Для Ренуара начинался день счастья…
«Танец в деревне» Партнер Алины Шариго — друг Ренуара журналист и писатель Поль Лот. 1883 год
Вдохновение его не покидало, он только сокрушался о своей немощи: «Именно сейчас, когда у меня больше нет ни рук, ни ног, мне хотелось бы писать большие полотна!» И он писал большое полотно, «Купальщиц», и каждый мучительный для художника-инвалида мазок кисти добавлял красоты обнаженным женским телам. Анри Матисс, который был моложе Огюста на двадцать восемь лет, спросил: «Огюст, почему вы не оставите живопись, вы же так страдаете?» — на что Ренуар, со свойственным ему благодушием, ответил: «Боль проходит, красота остается…» Алина же была счастлива, потому что видела счастливым Огюста. В нем и в сыновьях была вся ее жизнь. Она обожала вечера, когда они с мужем садились друг напротив друга и вели долгие, спокойные беседы о прошлом и настоящем, о детях и природе, об искусстве. Прожив рядом с художником столько лет, проникнувшись всеми его заботами, крестьянка Алина Шариго научилась неплохо разбираться в живописи.
Счастье кончилось в 1914 году, с началом войны. Пьер и Жан записались в армию добровольцами. От переживаний за детей Алина заболела диабетом. Эту болезнь тогда тем более не умели лечить, прописывали больным то голодание, то чистый спирт по стакану три раза в день… Алина скрывала свой недуг от Огюста: ведь он тоже мучился из-за сыновей, ведь он тоже боялся за них. Она старалась казаться сильной и неунывающей. Не потеряла самообладание, даже когда пришло известие о ранении Пьера, а следом — о ранении Жана. Она ездила навещать мальчиков в госпиталях: Пьера в Каркасоне, а Жана — в Люсоне. Вернулась совершенно измученной, слегла…
А Жан тем временем вернулся на фронт, получил новое ранение — в ногу, началась гангрена, и из очередного госпиталя пришло письмо с сообщением, что он при смерти. И Алина нашла в себе силы поехать ухаживать за сыном, выходить его, отнять у смерти. Вернувшись, она еще смогла отвезти Огюста в Ниццу, как то рекомендовали врачи, и слегла.
Она умерла 27 июня 1915 года. Прежде чем она испустила последний вздох, Огюста в инвалидном кресле отвезли попрощаться с ней. Он долго смотрел на лицо той, с которой счастливо прожил тридцать пять лет. А потом быстро поцеловал ее в губы и скомандовал сиделке: «Пошли!» Он попросил отвезти его в мастерскую, где немедленно сел к мольберту, на котором был закреплен неоконченный натюрморт с розами — и взялся за кисть. Огюст плакал и резкими мазками рисовал эти розы, словно утверждая торжество искусства над смертью. Когда ему сообщили, что Алина скончалась, он не прервал работу…
Все ожидали, что смерть жены убьет Огюста, что без Алины он просто зачахнет. Все ошибались… Ренуар слишком любил жизнь и живопись. И были другие женщины, в его жизни всегда были другие женщины, даже когда он был почти полностью парализован… Его последней влюбленностью стала Андре Мадлен (Катрин) Хеслинг: круглолицая, рыжеволосая, шестнадцатилетняя возлюбленная и будущая супруга его сына Жана. Однако Алину Огюст вспоминал каждый вечер. И каждый вечер требовал, чтобы его инвалидное кресло на колесиках поставили напротив ее уютного, розового, обтянутого потертым бархатом кресла. И Огюст говорил — не с ней, нет, но о ней, лишь бы нашелся собеседник, и из этих рассказов сыновья узнавали о матери больше, чем за все время, когда она, живая, была рядом с ними. Он пережил ее на четыре года.
